Медный кувшин (12 глава)

— Нет, — сказала Сильвия, — если он не извинится перед папой и не вернет ему прежний облик.

— Ну, конечно, он это сделает, — отвечал Гораций с уверенностью. — Я заставлю его это сделать. Я больше не хочу выносить его глупостей. Боюсь, что я был слишком снисходителен к нему из боязни его обидеть, но на этот раз он зашел слишком далеко, и я примусь за него серьезно. Он всегда готов поступить правильно, как только ему докажешь, что он был неправ… только ему надо так долго доказывать, бедному старикашке!

— Но когда же, по вашему мнению, он… поступит правильно?

— О, сейчас же, как только я увижу его опять.

— Да, но когда вы увидите его опять?

— Этого я не могу сказать. Он теперь отправился… в Китай, или в Перу, или еще куда-нибудь.

— Гораций! Значит, пройдут месяцы и месяцы, пока он вернется?!

— О, нет, нет! Он может слетать туда и обратно в несколько часов. Он — проворный старец для своих лет. А пока, моя дорогая, самое главное, это — поддержать бодрость вашего отца. Так, что я думаю, мне лучше… Я как раз говорил Сильвии, — сказал он, когда г-жа Фютвой вернулась в комнату, — что я хотел бы видеть профессора сейчас.

— Это совершенно, совершенно невозможно! — был нервный ответ. — Он в таком состоянии, что не может видеть никого. Вы не знаете, каким раздражительным его делает подагра.

— Дорогая г-жа Фютвой, — сказал Гораций, — верьте мне, я знаю больше, чем вы предполагаете.

— Да, мамочка, милая, — добавила Сильвия, — он знает все… действительно все. И может быть, папочке будет полезно повидаться с ним.

Г-жа Фютвой беспомощно упала на диван.

— О, господи! — сказала она. — Я не знаю, что сказать. Я положительно не знаю. Если бы вы видели, как он стал кидаться при одном предложении позвать доктора.

Про себя (хотя, конечно, этого нельзя было сказать вслух) Гораций подумал, что ветеринар был бы более к месту, но тем не менее убедил г-жу Фютвой проводить его в кабинет мужа.

— Антон, душа моя, — сказала она, слегка постучав в дверь, — я привела Горация Вентимора повидаться с тобой на несколько минут, если можно.

Судя по звукам яростного фырканья и топота за дверью, профессор разозлился за такое вторжение к нему.

— Мой милый Антон, — сказала преданная жена, отперев дверь и повернув ключ изнутри, после того, как пропустила Горация, — постарайся быть спокойным. Вспомни, что внизу ведь прислуга. Гораций так хочет помочь тебе.

Что касается Вентимора, то он утратил способность говорить: так невыразимо его потрясла перемена в наружности профессора. Он никогда не видывал мула в более плачевном состоянии и более скверного характера. Большая часть из легкой мебели была уже превращена в мелкие щепки, стеклянные дверцы от книжного шкафа треснули и частью были разбиты, драгоценные египетские сосуды из глины и стекла валялись на ковре, превращенные в осколки, и даже мумия, хотя все еще улыбалась с прежней загадочной веселостью, сильно пострадала от профессорских копыт.

Гораций инстинктивно почувствовал, что тут всякая обычная сочувственная фраза прозвучит фальшиво. Поза и мимика профессора невольно напомнили ему «Блондина Осла» — шутку, виденную им в цирке, в момент, когда осел становился мрачным и упрямым. Только на представлении он смеялся до упаду над Блондином Ослом, а теперь как-то не чувствовал склонности к смеху.

— Верьте мне, профессор, — начал он, — я не стал бы беспокоить вас таким образом, если бы не… Смирно, пожалуйста, профессор, не брыкайтесь, пока не выслушаете меня до конца.

А мул неуклюже, нога за ногу, что обнаруживало новичка, медленно оборачивался вокруг собственной оси так, чтобы пустить в дело ноги, и в то же время не сводил своего единственного зрячего глаза с нежеланного гостя.

— Выслушайте меня, сударь, — сказал Гораций, маневрируя в свою очередь. — Меня тут не за что бранить, и если вы разможжите мне голову, как собираетесь, то лишь уничтожите единственного на земле человека, который может вас выручить.

По-видимому, это произвело впечатление, и мул неловко попятился в угол, из которого устремил на Горация недоверчивый, но внимательный взгляд.

— Если вы, как мне кажется, — продолжал Гораций, — хоть временно и лишены дара слова, но вполне способны понимать смысл чужих речей, не будете ли вы так любезны подать мне знак, подняв свое правое ухо?

Правое ухо мула быстро вздернулось кверху.

— Ну, теперь можно продолжать, — сказал Гораций. — Прежде всего позвольте мне сказать вам, что я отклоняю от себя всякую ответственность за поступки этого дьявольского джинна. Я бы не стал так топать… Знаете, вы можете проломить пол… Теперь, если бы вы взяли на себя терпение…

При этих словах раздраженное животное быстро подскочило к нему с разинутой пастью, что заставило Горация спрятаться за большое кожаное кресло.

— Вам необходимо быть хладнокровнее, сударь, — начал он уговаривать. — Естественно, что у вас нервы взвинчены. Я бы посоветовал немного шампанского… вы могли бы выпить его из… из ведра, это помогло бы вам овладеть собой. Движением вашего… гм… хвоста можете выразить согласие.

Хвост профессора мгновенно смел несколько редких арабских стеклянных лампад и ваз с полки, которая была позади, г-жа Фютвон немедленно вышла и затем вернулась с бутылкой шампанского и большой фарфоровой жардиньеркой, не найдя ничего более подходящего вместо ведра. После того как мул подкрепился, Гораций продолжал:

— Я очень надеюсь, сударь, что пройдет немного часов, и вы будете улыбаться… пожалуйста, не подымайтесь так на дыбы, я знаю, что говорю… будете улыбаться над тем, что вам теперь кажется — хотя весьма справедливо — самой несносной и самой серьезной катастрофой. Я серьезно поговорю с Факрашем (с джинном, знаете) и уверен, что как только он даст себе отчет в том, как ужасно он ошибся, то первый предложит вам сделать все, что в его власти, для исправления содеянного. Потому что, хоть он и старый дурак, но сердце у него доброе.

Профессор при этих словах опустил уши и покачал головой с горестной недоверчивостью, которая сделала его еще больше похожим на осла из пантомимы.

— Мне кажется, я его теперь великолепно понимаю, — сказал Гораций, — и ручаюсь за то, что в нем нет настоящей злобы. Я вам даю честное слово, что если вы будете спокойны и предоставите все мне, то скоро выйдете из этого нелепого положения. Если бы вы могли заставить себя, в знак того, что не подозреваете меня в дурных чувствах, подать мне свою… свою переднюю ногу на прощанье, то я…

Но профессор повернулся задом так неожиданно, что Гораций счел за лучшее уйти и больше не настаивать.

— Я боюсь, — сказал он г-же Фютвой, когда они присоединились к Сильвии в гостиной, — я боюсь, что ваш супруг чувствует некоторое неудовольствие против меня из-а этого несчастного дела.

— Не знаю, чего другого вы могли бы ожидать, — ответила она не без язвительности. — Он не может не чувствовать, как и мы все после вашего разговора, что если бы не вы, то ничего этого не было бы!

— Если вы этим хотите сказать, что все произошло из-за того, что я пошел на аукцион, — сказал Гораций, — то вы могли бы припомнить, что я пошел туда только по просьбе профессора. Вы знаете это, Сильвия.

— Да, Гораций, — сказала Сильвия, — но папа никогда не просил вас покупать отвратительный медный кувшин с мерзким джинном внутри. Да и всякий, у кого есть здравый смысл, держал бы его закупоренным!

— Что? И вы против меня, Сильвия?! — воскликнул Гораций, задетый за живое.

— О, нет, Гораций, никогда! Я не хотела сказать того, чти сказа.ча. Только ведь это такое облегченно: свалить вину ни кого-нибудь! Я знаю, я знаю, что вы чувствуете почти то же, что мы. По до тех пор, пока бедный папочка будет такой, как сейчас, мы останемся чужими друг другу. Вы должны это попять, Гораций.

— Да, я понимаю это, — сказал он, — но поверьте мне, Сильвия, он не останется таким. Клянусь вам, что не останется! Через день или два, не больше, вы увидите его опять таким, как прежде. И тогда… о, милая, милая, ведь вы никому не дадите разлучить нас? Обещайте мне это!

Он бы обнял ее, но она отступила.

— Когда папа станет опять самим собою, — сказала она, — то я что-то сумею ответить. А теперь ничего не могу обещать, Гораций.

Гораций понял, что никакая мольба не поможет получить определенный ответ, поэтому он ушел с сознанием, что изменить это положение необходимо, а до т«х пор придется потерпеть.

Он кое-как пообедал у себя дома, ему не хотелось идти в клуб из боязни, что вдруг джинн вернется во время его отлучки.

— Если он захочет меня видеть, то не постесняется явиться ко мне и в клуб, — размышлял он. — Ведь он столько понимает в приличиях, сколько свинья в апельсинах. Мне вовсе не желательно, чтобы он вдруг вскочил в курительную из-под пола. Не понравилось бы это и клубным старшинам.

Он долго еще сидел, в надежде, что появится Факраш, но джинн не давал о себе вестей, и Гораций начал тревожиться. «Хорошо бы, если бы можно было призвать его звонком, — думал он. — Если бы это зависело от какого-нибудь кольца или лампы, я бы потер то или другое, но бесполезно тереть эту бутыль, да он ей и не подвластен. По всей вероятности, он чувствует, что не особенно-то отличился и считает благоразумным держаться пока подальше. Но если он воображает, что таким образом выигрывает, то увидит, что ошибся.

Его сводила с ума мысль, что несчастный профессор продолжает страдать час за часом в столь несвойственном ему образе мула, с нетерпением ожидая избавления, которое все не приходит.