Властелин колец (7 глава)

– Не пойму я, как это возвращенье законного Государя унижает, умаляет и бесчестит верного наместника, – сказал Гэндальф. – Да и сын твой пока что жив – ты не вправе решать за него.

При этих словах глаза Денэтора запылали пуще прежнего: он взял камень под мышку, выхватил кинжал и шагнул к ложу. Но Берегонд бросился вперед и заслонил Фарамира.

– Ах, вот как! – воскликнул Денэтор. – Мало тебе украсть у меня половину сыновней любви, ты еще и слуг моих соблазнил, и теперь у меня нет сына. Но в одном ты не властен мне помешать: я умру, как должно!.. Ко мне! – приказал он слугам. – Ко мне, кто из вас не предатели!

И двое из них взбежали к нему по ступеням. Он выхватил факел у первого и ринулся назад, в склеп. Гэндальф не успел остановить его: поленья с треском вспыхнули, взвилось и загудело пламя.

А Денэтор одним прыжком вскочил на стол, поднял свой жезл, лежавший в изножье, и преломил его об колено. Потом он швырнул обломки в костер, поклонился – и лег навзничь, обеими руками прижимая к груди палантир. Говорят, если кому случалось потом заглянуть в этот Зрячий Камень и если не был он наделен особой властью подчинять себе палантиры, то видел в нем лишь скрюченные старческие руки, обугливающиеся в огне.

Негодуя и скорбя, Гэндальф отступил и затворил двери. Он молча стоял в раздумье у порога: все слушали завыванье пламени, доносившееся из склепа. Потом раздался страшный выкрик, и больше на земле Денэтора не видели и не слышали.

– Таков был конец Денэтора, сына Эктелиона, – промолвил Гэндальф и обернулся к Берегонду и к застывшим в ужасе слугам. – И вместе с ним навеки уходит в прошлое тот Гондор, в котором вы жили: к добру ли, к худу ли это, но дни его сочтены. Здесь пролилась кровь, но вы отриньте всякую злобу и не помышляйте о мести: вашей вины в том нет, это лиходейские козни. Даже верность присяге может оказаться пагубной, запутать в хитрых сетях Врага. Подумайте вы, верные слуги своего господина, слепо ему повиновавшиеся: ведь если бы не предательство Берегонда, то Фарамир, верховный начальник стражи Белой Башни, сгорел бы вместе с отцом.

Унесите погибших товарищей с этой злосчастной Улицы Безмолвия. А мы отнесем Фарамира, ныне наместника Гондора, туда, где он, быть может, очнется или уснет навеки.

И Гэндальф с Берегондом подняли ложе и понесли его прочь от склепов, к Палатам Врачеванья, а Пин, понурившись, брел следом. Но слуги Правителя стояли как вкопанные, не в силах оторвать глаз от Усыпальни. Когда Гэндальф и спутники его миновали Рат-Динен, послышался гулкий треск. Обернувшись, они увидели, что купол склепа расселся, извергая клубы дыма. С грохотом обрушилась каменная груда в бушующий огонь, но пламя не угасло, и языки его плясали к взвивались посреди развалин. Лишь тогда слуги встрепенулись и, подняв трупы, поспешили вслед за Гэндальфом.

У Фен-Холлена Берегонд скорбно поглядел на убитого привратника.

– Никогда себе этого не прощу, – сказал он. – Но я себя не помнил от спешки, а он даже слушать не стал и обнажил меч.

И, вынув ключ, отобранный у мертвеца, он затворил и запер дверь.

– Ключ теперь надо отдать государю нашему Фарамиру, – сказал он.

– Пока что его заменяет правитель Дол-Амрота, – сказал Гэндальф, – но он при войске, и здесь распоряжаться буду я. Оставь ключ у себя и храни его, пока в городе не наладят порядок.

Наконец они вышли на верхние ярусы и в еще неверном утреннем свете направились к Палатам Врачеванья, красивым особнякам, где прежде лечили тяжелобольных, а теперь – опасно и смертельно раненных. Они находились недалеко от ворот цитадели, в шестом ярусе у южной стены, и возле них был сад и роща – для Минас-Тирита диво дивное. Хозяйничали там женщины, которым позволили остаться в городе, ибо они помогали врачевать и были хорошими сиделками.

Когда Гэндальф с Берегондом поставили ложе у главного входа в Палаты, с поля битвы, из-за нижних Врат, вдруг послышался, раздирая уши, исступленный, пронзительный вопль; ветер унес его, и он стих где-то в поднебесье. Вопль был ужасен, и все трое на миг замерли, но, когда он отзвучал, они вздохнули полной грудью, как не дышалось ни разу после нашествия тьмы с востока, и засияло утро, и солнце пробилось сквозь тучи.

Но лицо Гэндальфа было сурово и печально, он велел Берегонду с Пином отнести Фарамира в Палаты, а сам взошел на ближнюю стену; словно белое изваянье, стоял он, озаренный солнцем, и всматривался в даль. Его взгляду, не по-земному зоркому, открылось все, что произошло; и когда Эомер, оставив войско, подъехал и спешился возле простертых тел, Гэндальф тяжко вздохнул, завернулся в плащ и спустился со стены. Берегонд и Пин вскоре вышли; он задумчиво дожидался их у дверей.

Они поглядели на него, и наконец он прервал молчанье.

– Друзья мои! – сказал он. – Ты, защитник столицы Гондора, и ты, маленький житель западного края! Великий подвиг свершился ценою великого горя. Плакать нам или радоваться? Мы и надеяться не смели, что лютый наш недруг сгинет; но этот неистовый вопль возвестил о его погибели. Однако же и нас постигла тяжкая утрата. Я мог отвратить ее, когда б не безумие Денэтора. Нет, от Врага в крепостях не укроешься. Но теперь-то я знаю, как ему удалось проникнуть в глубь самой мощной крепости.

Я давно догадался, что здесь, в Белой Башне, сокрыт хотя бы один из Семи Зрячих Камней, и напрасно наместники мнили, будто это великая тайна. До поры до времени у Денэтора хватало мудрости не трогать палантир, не соперничать с Сауроном: он трезво ценил свои силы. Но с годами мудрости у него поубавилось, и, когда над Гондором нависла угроза, он, должно быть, в Камень заглянул – и заглядывал и обманывался, и боюсь, после ухода Боромира заглядывал слишком часто. Барад-Дур не мог подчинить его своей злой воле, но видел он только то, что ему позволялось видеть. Узнавал он немало, и многое очень кстати, однако зрелище великой мощи Мордора довело его до отчаянья и подточило рассудок.

– Теперь-то я понимаю, а тогда как испугался! – воскликнул Пин, содрогнувшись при этом воспоминании. – Он тогда вышел из чертога, где лежал Фарамир, и вернулся не скоро, а я подумал, какой он совсем другой – дряхлый, надломленный.

– Когда Фарамира внесли в Башню, многие у нас часом позже видели, как вдруг засветилось верхнее окно Башни, – сказал Берегонд. – Но такое и раньше бывало, и слух шел давно, что правитель порою единоборствует с Врагом.

– Верны, стало быть, мои догадки, – сказал Гэндальф. – Вот так и проник Саурон в Минас-Тирит, и сумел меня задержать. Придется мне здесь пока, и остаться: вслед за Фарамиром принесут других раненых.

Надо спуститься к воротам и встретить их. Горестно мне то, что увидел я на равнине, и как бы не стало еще горестнее. Пойдем со мною, Пин! А ты, Берегонд, иди в цитадель и доложи своему начальнику обо всем, что случилось. Стражем Белой Башни, боюсь, тебе уж не быть; скажи ему, однако ж, что, если он не против, я ему советую послать тебя в Палаты Врачеванья – здесь тоже нужна охрана и нужно будет выхаживать правителя Гондора. Если он очнется, хорошо бы ты был рядом, ибо ты, и никто другой, спас его от огненной смерти. Ступай! Я скоро вернусь.

И он пошел с Пином вниз по улице; в это время брызнули серые дождевые струи, смиряя пожары. Дымное облако застлало город.