Капризуля

Жили-поживали крестьянин и его жена: он работал на поденщине, она пряла и ткала. Малыш их был на удивление всем соседям. Грудь он не брал уже несколько месяцев, и мама, одев его, умыв и причесав, сажала в уголке на старенькое одеяло и приговаривала:

— Малыш ты мой, малыш, как королевич ты сидишь.

А тот расставит ножки, положит ручки на колени и не шевелится. Ему нравилось смотреть, как вертится и скачет мамино веретено, и только по глазам его было ясно: он не кукла.

— И не смеется никогда, кума? — спрашивали соседки.

— Никогда!

— И не плачет никогда, кума?

— Никогда!

— Но видно все-таки: он бойкий и смышленый.

— Пока что знай себе растет.

В самом деле, малыш рос белокожим, золотоволосым, ладненьким, однако не смеялся, не плакал и не лопотал.

Скажет ему мама:

— Детка, посиди-ка здесь... Он и сидит.

— Детка, делай это, детка, делай то. И он делал это, делал то.

Соседки, у которых дети были форменные бесенята, завидовали ей.

Однажды утром лил дождь как из ведра, крестьянин на работу в поле пойти не мог и, заложивши руки за спину, с порога наблюдал за хмурым небом и бежавшим по дороге водяным потоком. Вдруг видит убогого старика — сгорбленного и промокшего до нитки. Покачиваясь, тот старался не свалиться в лужу и не решался двинуться вперед.

Крестьянин пожалел его и, взяв под руку, сказал:

— Дедушка, идите к нам, укройтесь от дождя!

— Благодарю, сынок.

— Люди мы небогатые, но сердцем не черствые.

— Спасибо, сынок. Тут вышла и жена:

— Пожалуйте к огню, обсушитесь.

Старик присел у очага, и от одежды его пошел такой пар, точно она загорелась. Миг, другой — она и высохла.

Крестьянин и его жена смотрели и дивились. Снаружи дождь все лил как из ведра.

— Дедушка, вам нужно что-нибудь?

— Глоток водицы, дочка. Стакана не надо. Он взял за ручки глиняный кувшин и поднес

к губам. Кувшин был почти полон, и он пил, пил, пил, не переводя дыхания, пока там не осталось ни единой капли.

Крестьянин и его жена глядели и дивились.

— Дедушка, вам нужно что-нибудь еще? Лю- ди мы небогатые, но сердцем не черствые.

— После водицы, детки, хорошо б чуть-чуть винца.

— Уж сколько есть, не обессудьте. Был у них бочонок, едва-едва початый.

— Спасибо, дочка. Без стакана обойдусь. Взял бочонок, откупорил оба днища и пил,

пил, пил, пока не выпил до последней капли.

Муж и жена глядели и дивились.

Малыш сидел на стуле, там, где посадила его мама.

— Это ваш сынок? — спросил старик.

— Да, дедушка, наш сын.

— И никогда он не смеется?

— Никогда.

— И никогда не плачет?

— Никогда.

— И всегда сидит так смирно?

— Всегда сидит так смирно.

— Дайте-ка взглянуть.

Усадил старик малютку на колени, расстегнул его рубашечку. Смотрел и головой качал.

Оттянул воротничок, стал оглядывать спинку и плечики — смотрел и головой качал.

Шею малыша закрывали локоны. Старик их отодвинул и осмотрел под ними кожу.

— О! Ну что ж! Ну что ж! Малютке посчастливилось !

И посадил его опять на стульчик. Снаружи дождь все лил как из ведра.

— Дедушка, вам нужно что-нибудь еще? Люди мы небогатые, но сердцем не черствые.

— То хотелось пить мне, а теперь чего-нибудь съесть.

— Хлеб, сыр, яйца, лук — чем богаты, тем и рады...

Крестьянин накрыл стол скатертью, а его жена принесла сыр, лук и хлеб.

— Яйца выпьете сырыми или вам яичницу?

— Все равно, хозяйка.

Старик разломил буханку хлеба и взялся за еду; в одно мгновение от хлеба, сыра, луковиц не оста-

лось и следа. Потом исчезли яйца и еще одна буханка, вновь принесенный сыр и лук... Как будто целый месяц старик не брал в рот ни крошки. Крестьянин и его жена глядели и дивились.

— Дедушка, запасы наши вышли...

— Прилягу-ка я в уголке, посплю.

— Ложитесь на кровать!

Но старик, свернувшись в уголке калачиком, уже вовсю храпел. Заснул и мальчик.

Чтобы не мешать, крестьянин и его жена перешли в другую комнату. Было им тревожно, но они не подавали виду.

Кто этот старик, который столько съел и выпил? И как понять его слова: «Ну что ж! Ну что ж! Малютке посчастливилось!»

— Он, наверное, чародей! — шепотом сказал крестьянин.

— Наверное, колдун, — вполголоса произнесла жена.

— А мы оставили с ним спящего ребенка!

— Тсс!

— Тсс!

И они пошли туда на цыпочках, с ужасом в глазах.

Малыш все так же спал на стуле... А старика и след простыл! На столе лежали две большущие сдобы, круг сыра, несколько свежайших луковиц и полдюжины яиц на блюде.

— Он — колдун!

— Он — людоед!

Вдруг малыш открыл глаза и, недовольный тем, что помешали ему спать, начал громко плакать, чего раньше не случалось!

Потом, увидев на столе большие сдобные булки, стал бить в ладоши и безудержно смеяться, чего прежде не бывало.

Он соскочил со стула и попробовал залезть на

стол, чтобы достать одну булку: такого белого хлеба он дома никогда не видел.

И так как мама пыталась помешать ему, он стал кричать и топать, чего прежде никогда не делал!

Папа с мамой и не знали, огорчаться или радоваться этим невероятным переменам.

Пришлось им выполнить его желание.

— Это мой хлеб!

Он отрезал широкие ломти и уминал их.

— Это мой сыр!

Он резал сыр на толстые куски и уплетал их ! вместе с хлебом.

— Это мой лук, мои яйца!

Он резал лук, он чистил яйца, и уписывал их, заедая хлебом.

Казалось, он, как и старик, целый месяц ничего не ел.

Папа с мамой глядели на него во все глаза, думая, что малыша заколдовали.

На столе и крошек не осталось.

Миг — и ребенок выскочил из дома. Столь неожиданное появление его развеселило всех соседей. Мальчишки и девчонки обступили малыша, он вмиг освоился и уже не церемонился. Увидит у кого-нибудь игрушку — и тянется к ней, чтобы выхватить из рук.

— Дай! Хочу!

И если, испугавшись или пожалев его, соседский ребенок говорил: «Возьми, дарю», — он тут же отвергал ее с пренебрежением:

— Плохая! Не хочу!

Соседки хохотали, гладили его и спрашивали:

— Хочешь это? Хочешь то?

Ничего он не хотел. Бегал то туда, то сюда: ему не нравилось, когда его ласкали, и стоило какой-нибудь куме, смеясь, за ним погнаться, как

он вдруг прыгал в лужу, и оттуда разлетались брызги грязи.

Такие фокусы он выкидывал впервые. Соседки интересовались:

— Что произошло, кума? Он сам собой проснулся?

— Сам собой, соседушки! — И в голосе ее слышались рыдания.

— Вы не рады? Дети... должны вести себя как дети.

Могла ль она сказать: «Его заколдовали?» Крестьянин и его жена так думали не зря. Про- ходили дни и месяцы, мальчик рос и делался все несноснее. Соседки уже прозвали его Капризулей. Да что там Капризуля! Чертенок, да и только!

Теперь почти каждое утро он выходил из до- му с отцом, который шел работать в поле. Но по дороге исчезал — среди деревьев, в зарослях кустарника, за каменной оградой. Идя обратно, отец встречал его на том же месте, где он и пропал.

— Где ты был, негодник?

— Я — Капризуля, — отвечал тот, глазом не моргнув.

— Где ты был?

— У него.

— У кого же это?

— Он зовет меня: «Иди сюда! Иди!» Говорит, что подарит мне бесценное сокровище. Будто бы на мне есть метина. А то сокровище получит

только меченый! Папа, где она?

Словам его отец ни капельки не верил. Беря его с собой, он собирался не спускать с мальчишки глаз. Но тот всякий раз внезапно исчезал. А по пути обратно отец встречал его на том же месте, будто он все время там и оставался.

— Где ты был?

— У него.

— У кого это?

— Он меня зовет: «Иди сюда! Иди!» Говорит, на мне есть метина! А сокровище получит только меченый.

Каждый раз, когда крестьянин рассказывал жене про то, как их сынок исчез, бедняжка ударялась в слезы.

— Вот увидишь, он однажды не вернется.

— Но что ж это за метина? Ты видела ее?

— Нет у нашего сыночка ни родимых пятен, ни родинок, ни метин.

— Давай его осмотрим хорошенько с ног до головы.

— Если он позволит.

Мальчуган спал голышом, и папа с мамой при свете лампы оглядели сына от макушки до пят. На белой коже не было и крошечной веснушки.

Мама вспомнила, что чародей — или колдун — осмотрел еще затылок сына, отодвинув волосы, и воскликнул: «О! Ну что ж! Ну что ж!» Действительно, под волосами на затылке мама обнаружила три красные поперечные черточки — едва заметные и похожие на легкие царапины.

— Должно быть, это и есть та метина!

— Да-да! Она!.. Так, значит, это правда! Сыну уготовано сокровище!

— И мы разбогатеем! Я не ошиблась, говоря, что старик-то был колдун!

— Вернее, чародей!

Наутро мальчик снова был готов пуститься в путь.

— Он звал меня: «Иди сюда! Иди!»

— Кто зовет тебя? Куда ты собираешься?

— Я слышу голос, но не вижу никого. Меня как будто бы подхватывает ветер, и я оказываюсь там — в замке, или во дворце, или в большой пещере, не знаю, и в каждом зале — груды дра-

гоценных камней. Но он мне говорит: «Вот самый драгоценный камень». И показывает свою дочь, а та и впрямь как будто каменная. Не говорит, не шевелится, а глаза сверкают — ярче, чем у кошки. Старик и спрашивает: «Возьмешь ее за себя?» Что мне делать? Я и отвечаю: «Пусть останется при вас!» Он сердится, кусает себе руки... и гонит меня вон! Зачем мне его каменная дочь? Дал бы лучше пригоршню драгоценных камней!..

Рассказывая, Капризуля не стоял на месте: жестикулировал, смешно стрелял глазами туда-сюда, шевелил губами, поворачивался — раз и два! — на каблуках, будто юла, смеялся, напевал, а то, остановившись, вслушивался.

— Слышите? «Иди сюда! Иди!» Мальчуган исчез, точно его ветром сдуло.

Но на сей раз Капризуля не вернулся.