Властелин колец (6 глава)

Расставания.

Дни празднества миновали: пора было и честь знать, домой отправляться. Фродо пошел к Государю; они с княгиней Арвен сидели у фонтана, возле цветущего Древа, она играла на лютне и пела старинную валинорскую песню. Оба они были ему рады, оба встали навстречу, и Арагорн сказал:

– Ты, верно, домой собрался, Фродо. Что ж, всякому деревцу родная земля слаще, но ты уж помни, дорогой друг, что теперь твоя родина – весь Западный Край и везде ты желанный гость. Правда, доныне твой народ не был прославлен в величавых преданьях, зато теперь прославится больше, чем иные погибшие царства.

– Да и то сказать, тянет меня в Хоббитанию, – отозвался Фродо. – Но все же сначала надо бы в Раздол. Если кого не хватало в эти радостные дни, так это Бильбо; я очень огорчился, что его не было среди домочадцев Элронда.

– Чему тут огорчаться или удивляться, Хранитель? – спросила Арвен. – Ты же знаешь, какова страшная сила Кольца, которое ты истребил. Все, что ни сделано этой силою, все распалось. А твой родич владел Кольцом дольше, чем ты, очень долго владел. Даже по-вашему он уже древний старик и ждет тебя, а ему путешествовать больше невмочь.

– Тем скорее надо мне ехать к нему, – сказал Фродо.

– Поедешь через семь дней, – сказал Арагорн. – Мы ведь далеко тебя проводим, до самой Ристании. Дня через три вернется Эомер – за телом Теодена, и мы поедем вместе с ним: что надо, то надо. Кстати же, подтверждается тебе завет Фарамира: ты вправе быть в пределах Гондора, когда и где тебе угодно, с любыми спутниками. Хотел бы я вознаградить тебя за твои подвиги, однако же нет для тебя достойной награды, бери, что хочешь, а почести тебе в нашей земле всегда будут княжеские.

Но княгиня Арвен сказала:

– Есть для тебя награда. Недаром же я дочь Элронда. Когда он отправится в Гавань, я не пойду с ним: как и Лучиэнь, я выбрала смертную долю, и выбор мой столь же горек и столь же отраден. Ты, Хранитель, если пожелаешь, займешь мое место. Быть может, раны твои нестерпимо заноют или надавит страшным бременем память – что ж, тогда плыви на Запад, где и раны твои исцелятся, и усталость исчезнет. Вот возьми – и носи на память об Элессаре и Арвен, чью участь решила твоя судьба!

И она сняла кулон на серебряной цепочке – жемчужину, впитавшую звездный блеск, – и надела его на шею Фродо.

– Это поможет тебе, – сказала она. – Защитит от наплыва тьмы и ужаса.

Через три дня, как и было сказано, конунг Эомер Ристанийский подъехал к Вратам во главе эореда из лучших витязей Мустангрима. Его встретили с должным почетом, и за праздничной трапезой в Меретронде, Обеденном Чертоге, он был поражен красотой обеих государынь. После трапезы он не пошел отдыхать, а попросил, нельзя ли вызвать к нему гнома Гимли.

Когда же Гимли явился, Эомер ему сказал:

– Гимли, сын Глоина, секира у тебя под рукой?

– Нет, государь, – сказал Гимли, – но за нею в случае чего недолго и сходить.

– Сам рассудишь, – сказал Эомер. – Помнится, вышла у нас размолвка насчет Владычицы Златолесья, и покамест размолвка не улажена. Так вот, нынче я видел Владычицу воочию.

– Ну и что же, государь, – спросил Гимли, – что ты скажешь теперь?

– Увы! – отвечал Эомер. – Не могу признать ее первой красавицей.

– Тогда я пошел за секирой, – сказал Гимли.

– Но сперва позволь хоть немного оправдаться, – сказал Эомер. – Видел бы я ее раньше, где других никого не было, я бы сказал все твои слова и к ним бы еще добавил. Но теперь скажу иначе: первейшая красавица у нас – великая княгиня Арвен, Вечерняя Звезда, и если кто не согласен, то я сам вызываю его на бой. Так что, послать за мечом?

Гимли низко склонил голову.

– Нет, государь, со мной у тебя не будет поединка, – сказал он. – Ты выбрал закатную прелесть, меня же пленила утренняя. И сердце мое говорит, что утро – не наша участь, что мы видим утро в последний раз.

Настал наконец прощальный день; великолепный кортеж отъезжал на север. Великий князь Гондора и конунг Мустангрима спустились в Усыпальни, и из гробниц Рат-Динена вынесли на золотых носилках конунга Теодена и пронесли его к воротам притихшего города. Носилки возложили на высокую колесницу, окруженную ристанийскими конниками, и знамя Ристании реяло впереди. Оруженосец Теодена Мерри ехал на колеснице, берег доспех конунга.

Всем Хранителям подобрали коней по росту; Фродо и Сэммиум оказались по правую руку Арагорна, слева был Гэндальф на Светозаре, Пин – в отряде цитадельных стражников Гондора, а Леголас и Гимли ехали где случится, вдвоем на своем Ароде.

Были тут и княгиня Арвен, и Келеборн с Галадриэлью, а с ними вся их эльфийская свита; Элронд с сыновьями, князья Дол-Амрота и владетели итилийские; много было вельмож и воевод. Никогда еще так не провожали ристанийцев из Гондора, и с великой свитой отправился Теоден, сын Тенгела, в дом своих предков.

Неспешно и бестревожно доехали они до Анориэна, до лесистых склонов Амон-Дина, и нагорье встретило их как бы барабанным гулом, хотя на глаза никто не показывался. По велению Арагорна затрубили трубы, и глашатаи объявили:

– Внемлите слову Великого Князя Элессара! Друаданский лес отдается навечно во владение Ган-бури-Гану и его народу! Отныне без их позволенья да не ступит сюда ничья нога!

В ответ прогрохотали и стихли барабаны.

На шестнадцатый день пути колесница с останками конунга Теодена, проехав по зеленым ристанийским полям, достигла Эдораса. Золотой чертог был пышно разубран и ярко освещен, и такого пиршества, как поминальное, не бывало здесь от основания дворца. Хоронили Теодена через три дня, в гробницу его положили в полном доспехе, а при нем его оружие и множество драгоценной утвари. Над гробницей насыпали высокий курган и обложили его дерном в белых звездочках цветов-поминальников. Теперь с восточной стороны Кладбищенской дороги стало восемь курганов.

И дружинники конунга на белых конях поехали вокруг нового могильника и завели песнь о Теодене, сыне Тенгела, которую сочинил менестрель конунга Глеовин; с тех пор он песен больше не сочинял. Медленное пение словно завораживало тех, кто не знал здешнего наречия, у ристанийцев же просветлели глаза, им послышался с севера топот и громовой клич Эорла, разнесшийся над сечей в долине Келебранты. Воспевались деяния конунгов, и рог Хельма трубил в горах; но потом надвинулась Великая Тьма, и поднял войско конунг Теоден, и помчался сквозь мрак в огонь – и погиб, сражаясь, в час, когда поутру нежданное солнце прорвало затменье и озарило вершину Миндоллуина.

Из черного сумрака он помчался навстречу рассвету

И пел, обнажая яркий, как солнце, меч.

Надежду воспламенил он и с надеждой погиб,

Вознесшись над смертью, над ужасом и над судьбой,

Он утратил бренную жизнь и обрел нетленную славу.

А Мерри стоял у подножия зеленого кургана и плакал; когда же песнь отзвучала, он горестно воскликнул:

– Конунг Теоден, о, конунг Теоден! О, как ненадолго ты заменил мне отца! Прощай!

Завершилось погребение, утих женский плач, конунга Теодена оставили в могиле вкушать вечный покой, и люди снова собрались в золотом чертоге для великого пиршества и дабы отринуть печаль, ибо Теоден сполна прожил свой земной срок и умер как герой, не посрамив царственных предков. Согласно обычаям, настал черед памятной чаши в честь всех ушедших владык Мустангрима – и тогда выступила вперед царевна ристанийская Эовин, золотая как солнце и белая словно снег; она поднесла Эомеру полную до краев чашу.

И встал менестрель, и поднялся научитель преданий: они назвали все имена мустангримских властителей в достодолжном порядке: Отрок Эорл, Брего, строитель дворца, Алдор, брат злосчастного Бальдора, Фреа и Фреавин, Голдвин, Деор и Грам, а тако ж и Хельм, укрывшийся в Хельмовом ущелье, когда враги заполонили Ристанию; его курган был последним из девяти на западе. И воспоследовал песенный перечень конунгов, похороненных с восточной стороны: Фреалаф, племянник Хельма, Леофа, Вальда, Фолька и Фольквин; Фенгел, Тенгел и сын его Теоден. Когда же был назван последний, Эомер осушил чашу и повелел виночерпиям чаши наполнить, и поднялись все, возгласивши:

– Живи и здравствуй, Эомер, конунг Мустангрима! Под конец встал сам Эомер, молвив:

– Пиршество наше – погребальное, мы провожаем в последний путь конунга Теодена, но да озарится оно радостной вестью, и больше всех был бы рад ей покойный конунг, ибо сестру мою Эовин он любил как родную дочь. Слушайте ж, гости, доселе здесь небывалые, пришельцы из дальних краев! Фарамир, наместник Гондора, Владетель итилийский, просит руки Эовин, царевны Ристании, и она ничуть тому не противится. Итак, оглашаю их помолвку, все будьте свидетелями. Фарамир и Эовин выступили вперед рука об руку, и зазвенели в честь их заздравные чаши.

– Ну что ж, – сказал Эомер, – теперь союз Ристании с Гондором скреплен заново, и я этому радуюсь больше всех.

– Не поскупился же ты, Эомер, – сказал Арагорн, – отдавая Гондору драгоценнейшее, что есть в твоем царстве!

А Эовин взглянула в глаза Арагорну и сказала:

– Пожелай мне счастья, Государь мой и мой исцелитель!

А он отвечал:

– Я желал тебе счастья с тех пор, как тебя увидел. Нынче же счастье твое – великая отрада моему сердцу.

Закончилась тризна, и собрались в путь гости конунга Эомера. Уезжали Арагорн со своими витязями, эльфы Лориэна и Раздола; Фарамир и Имраиль остались в Эдорасе; осталась и Арвен, распростившись с братьями. Как прощалась она с отцом, никто не видел: они ушли в горы и долго-долго беседовали, горько было их расставанье на веки вечные.