Старушка

Жила-была старушка, такая больная и убогая, что ей приходилось побираться, чтобы не умереть с голоду. Каждый Божий день в жалких лохмотьях, составлявших все ее богатство, брела она по улицам, сгорбившись и опираясь на клюку, и едва слышно причитала:

— Подайте бедной старушке! Подайте!

Она стучалась в двери и просила подаяние в магазинах и лавочках, на улице, и этого ей хватало дня на два.

Старушка брала кусочки хлеба, сыра, яблоко, пучок зелени, горстку орехов, фасоли или бобов — словом, все подряд. Если люди, из самых добрых побуждений, подавали ей монетку, она неизменно отказывалась:

— Нет-нет, благодарствуйте. Этого я не могу принять.

— Почему? Она же не фальшивая.

— Не могу, и все!

С этими словами старушка спешила прочь, словно монетка ее пугала.

Это было так странно, что некоторые пытались навязать ей монетку или хотя бы выяснить причину столь решительного отказа.

— Почему? Монетка же не фальшивая.

— Не могу, и все!

Никак не добиться было от нее другого ответа. Собрав подаяние, старушка возвращалась домой, если так можно назвать лачугу, где она жила, закрывала за собой дверь и не выходила до следующего дня, будто избегала света и воздуха. А ведь

в погожие деньки крыша и стены ее лачуги были залиты солнцем. Соседки чуть свет выходили из домов, тут же, прямо на улице, шили, штопали, стряпали нехитрый обед на глиняных печках, судачили и не могли взять в толк, почему старушка-нищенка не выходит погреться на солнышке, оно лее даром светит; в ее-то норе воздух, должно быть, сырой и затхлый и от него наверняка кости ломит.

Соседки посылали своих сорванцов постучаться к ней:

— Кума, а, кума!

За дверью тихо, будто в доме ни души, а ведь все видели, как она вошла, сгорбившись и опираясь на клюку, с полным передником всякого добра.

— Кума, а, кума! Выходи погреться на солнышке!

И запускали в дверь камнями, чтобы вышло погромче, но в ответ ни звука, будто в доме ни души.

Соседки особенно сгорали от любопытства в те дни, когда старушка приносила много и на следующий день не выходила на улицу.

Они приходили к ее жилищу и стучались:

— Кума, а, кума! Не захворала ли? Не нужно ли чего?

И уходили обиженные. Это что же такое, старуха на них не обращает внимания. Хоть бы спасибо сказала, так нет же!

На следующее утро, когда она появлялась в лохмотьях, сгорбившись и опираясь на клюку, соседки укоряли:

— Мы тебя вчера звали-звали, думали, захворала.

— Я туга на ухо!

— Но сейчас-то ты хорошо слышишь!

— Слышу иль не слышу, слова летят на крышу!

— Что-что?

— Ничего... Подайте бедной старушке! Подайте!

И уходила прочь, сгорбившись и опираясь на клюку, а соседок еще пуще снедало любопытство и обида.

Никто не знал, кто она и откуда.

Давным-давно появилась она в селении. Все в тех лее лохмотьях, так лее горбилась и опиралась на клюку, такая лее седая и сморщенная. Она и сейчас все та же, будто годы и нищета над ней не властны.

Это лишь подогревало любопытство кумушек. Ведь многие, когда она пришла, были девчонками, в коротеньких платьицах, с косичками по плечам, а теперь вот и волосы у них поседели, и лица в морщинах, и зубы повыпадали, а эта старуха — скажите на милость! — нисколечко не изменилась.

— Кума, как это тебе удается? Ты больше не старишься.

— Я беру...

Последние слова она произнесла совсем неслышно.

— Как-как?

— Я беру...

Последние слова, как нарочно, она произнесла совсем неразборчиво.

Соседка, что выглядела старше ее, а на самом деле была куда мололее, заметила:

— Не иначе как мажется всякими мазями да притирками, вот и не стареет.

— Верно, верно, — вторили подруги.

— Давайте выломаем дверь, пока старуха побирается, и возьмем мазей да притирок.

Выламывать дверь не пришлось. В то утро старушка против обыкновения забыла ключ в двери. Самые храбрые просто вошли в лачугу, а три кумы сторожили за углом, чтобы предупредить, как только увидят старуху на улице.

Воздух в лачуге оказался не затхлым, а свежим и таким ароматным, что голова кружилась. И вовсе не сыро, а тепло и так хорошо! Стены выложены мхом, как бархатом, пол устлан измельченной соломой, и в ней так приятно утопают ноги! Нигде ни стула, ни стола, ни постели. В углу на полу две алюминиевые миски и два стеклянных стакана с каким-то питьем. Не вино, хоть и похоже.

— Сначала попробуй ты!

— Нет, ты, я после.

— Дайте я!

И третья кума отпила глоточек.

— Ох и вкуснота! — воскликнула она, облизывая губы.

Тогда другие тоже глотнули, и вдруг перед глазами у них все поплыло, а сами они сделались легкими, закружились суматошно в воздухе, зажужжали, забились головами о стены, словно мухи в закрытое окно, и никак не могут найти дверь. Наконец выскочили наружу, будто кто их пнул в спину, и дверь за ними захлопнулась. Смотрят на них кумушки, что стояли на страже.

— Ну как?

— Что — как?

— Нашли?

— Что нашли?

— Вы что, смеетесь?

— Это вы смеетесь!

Ничего они не помнили. Сцепились соседушки так, что хоть караул кричи; уж они молотили друг дружку кулаками, и за волосы таскали, и ку-

сали, и царапали, а отчего да почему — сами не знали. В конце концов они остановились, посмотрели Друг на друга — и ну хохотать, потом, не сговариваясь, все разом приложили палец к носу — на улице появилась нищенка. Она шла сгорбившись, одной рукой опираясь на клюку, а другой придерживая доверху набитый передник.

— Ого, сколько добра! — воскликнула одна.

— Неужто все сама съешь, бабуся? — прибавила другая.

— Нет, поделюсь с той, которая этого не хочет.

— Я не хочу.

— А я и подавно.

— А я нисколечко.

И они окружили старушку, протягивая руки.

— Ну коли не хотите... И пошла прочь.

— Хотим! Хотим!

— Я же сказала: дам тому, кто не хочет.

И пошла дальше. Старушка была явно в хорошем настроении: никогда раньше не останавливалась она поболтать с соседками.

— Ну ладно, — уступила она. — Будь по-вашему. Поделюсь и с теми, кто хочет, и с теми, кто не хочет. — Бросила клюку наземь и свободной рукой стала шарить в переднике, приговаривая:

— Хочешь не хочешь, кушай, не волнуйся, а в чужое дело, будь добра, не суйся.

Это тебе...

Хочешь не хочешь, кушай, не волнуйся, а в чужое дело, будь добра, не суйся.

Это тебе...

И раздавала плюшки, конфеты, печенье, булочки.

Хочешь не хочешь, кушай, не волнуйся, а в чужое дело, будь добра, не суйся.

Это тебе. Все, больше нет. А теперь пропустите меня.

Не успела нищенка отойти, как соседушки затеяли перепалку:

— Покажи, что у тебя!

— Не тронь!

— Мое лучше!

— У-у, тебе досталось вкуснее!

И пока они так спорили да толкались, ста-рушкины подарки у них в руках поблекли, сморщились, съежились и, наконец, совсем исчезли. Остались на пальцах черные пятна, а сами они, как по команде, произнесли одна за другой:

— А в чужое дело, будь добра, не суйся.

И тут же остановились, с обидой глядя друг на Друга.

— Это ты мне? Смотрела бы лучше за собой!

— Ты на что намекаешь? Сама не суй нос не в свое дело!

— Я в чужие дела не лезу!

— Я тоже, если хочешь знать!

Еще чуть-чуть — и потасовки не миновать.

Ну не обидно ли, как ловко провела их стару-Однако шутки шутками, а стали они ее побаиваться.

И когда мальчишки швыряли камнями в ста-рушкину дверь: «Кума, эй, кума!», матери их одергивали:

— Оставьте бедняжку в покое!

И каждая, не спрашивая других, решила про себя: надо ее задобрить.

На следующее утро, рано-рано, еще нищенка не вышла побираться, перед ее дверью носом к носу столкнулись две соседки и смерили друг друга яростными взглядами.

— Что ты здесь делаешь, кумушка?

— То же, что и ты, голубушка!

— Я-то ничего не делаю.

— И я ничего.

— Ну, я пошла...

— А я остаюсь.

— Тогда я тоже останусь.

— Если это... из-за старухи, то давай договоримся.

— Давай. Что, если...

— Именно это я и хотела.

— Так я ж еще ничего не сказала.

— Я и так все поняла!

Когда же старушка открыла дверь, обе женщины отступили, не осмеливаясь даже пожелать ей доброго утра.

— Дуры мы, дуры! — подосадовала одна. — На что нам далась эта старуха!

— Верно, кума, На что она нам?

— И то сказать, иногда мне ее жаль.

— Вольно ж ей жить, ровно медведице в берлоге!

— Я чуть было не спросила, не нужно ли ей чего.

— Ой, и я тоже.

— Ну ее совсем!

— Ну ее совсем!

А на следующий день перед домом нищенки столкнулись четыре соседки.

— У тебя, кума, словно и забот нет!

— А ты здесь зачем в такую рань?

— Подышать свежим воздухом, пока солнце не взошло.

— И я тоже!

— Ия тоже!

— И я тоже!

— А старуха уже ушла?

— При чем здесь старуха? У меня свои дела.

— Значит, уходишь?

— Ага, тебе место уступаю.

— Мне? Вот еще!

Долго они огрызались да препирались. Ведь у всех четверых на уме было одно: ублажить старуху, но каждая считала, что она первая это придумала, а другие все делают ей назло.

Когда старушка открыла дверь, все четверо отступили, не осмеливаясь даже пожелать ей доброго утра.

Обитатели улицы чуть не лопнули от любопытства, когда узнали, что старуха смиренно принимает любое подаяние, но чуть ли не с гневом отвергает деньги. Однажды ближайшая соседка остановила ее, когда та возвращалась с передником, доверху наполненным хлебом, козьим сыром, яблоками, фасолью, чечевицей, горохом.

— Правда ли, кума, что ты не берешь денег? Почему?

— Деньгами сыт не будешь.

— Но на них можно купить еду.

— На что мне деньги? Вот смотри...

И показала передник, до того полный, что она едва удерживала его за кончики.

— Угощайся, если хочешь.

Каково же было изумление женщины: она хватала все подряд обеими руками, набивала свой передник, а в старухином между тем не убывало.

Женщина даже рот раскрыла.