О том, как рыцарь женился.Вдруг, шатнувшись, тихохонько стукнула дверь; и невольноВздрогнули все, как будто недоброе что-то почуя:Страшный лес был близко, а к хижине доступ разливомБыл загражден человеку живому; кому же в такуюПозднюю пору зайти к ним? Они с беспокойством смотрелиДруг на друга. Снева послышался стук; и поспешноРыцарь схватился за меч. "Не поможет твой меч, - сотворившиКрест, рыбак прошептал, - когда здесь случается с намиТо, о чем и подумать боюсь я". Но в эту минутуПрыгнула с места Ундина и в дверь закричала сердито:"Кто там? Если то ваши проказы, духи земные,Будет беда вам; мой дядя Струй вас порядком проучит"...

О том, как они ездили в Вену.С этой поры, мой читатель, жилось покойно и мирноВ замке Рингштеттене. Рыцарь все чувствовал боле и болеПрелесть небесную доброго сердца Ундины, забывшей'Все для спасенья соперницы. В доброй УндинеВсякая память о прошлом исчезла: она беззаботнымСердцем любила и, зная, что шла прямою дорогой,Ясную в нем питала доверенность; все в настоящемБыло ей радостно; в будущем все улыбалось. Бертальда,Снова ей с прежней любовью всю душу отдав, благодарной,Кроткой и нежной являлась; короче, замок РингштеттенСтал обителью светлого счастья...

Тихий и прохладный вечер заступал уже место палящего дня, когда Услад, молодой певец, приблизился к берегам Москвы-реки, на которых провел он дни своей цветущей юности. Гладкая поверхность вод, тихо лобзаемая легким ветерком, покрыта была розовым сиянием запада: в зеркале их отражались с одной стороны дремучий лес и терем грозного Рогдая, окруженный высоким дубовым тыном (он был построен на крутой горе - там, где ныне видим зубчатые стены Кремля, великолепные чертоги древних русских царей, соборы с златыми главами и колокольню Иван Великий), с другой - зеленые берега, покрытые кустарником и осыпанные низкими хижинами земледельцев...

До рассвета поднявшись, коня оседлал Знаменитый Смальгольмский барон; И без отдыха гнал, меж утесов и скал, Он коня, торопясь в Бротерстон. Не с могучим Боклю совокупно спешил На военное дело барон; Не в кровавом бою переведаться мнил За Шотландию с Англией он; Но в железной броне он сидит на коне; Наточил он свой меч боевой; И покрыт он щитом; и топор за седлом Укреплен двадцатифунтовой. Через три дни домой возвратился барон, Отуманен и бледен лицом; Через силу и конь, опенен, запылен, Под тяжелым ступал седоком...

О том, что после случилось с рыцарем.Как нам, читатель, сказать: к сожаленью иль к счастью, что нашеГоре земное нена́долго? Здесь разумею я гореСердца, глубокое, нашу всю жизнь губящее горе,Горе, которое с милым, потерянным благом сливает.Нас воедино, которым утрата для нас не утрата,Смерть вдвоем бытие, а жизнь порыв непрестанныйК той черте, за которую милое наше из мираПрежде нас перешло. Есть, правда, много избранныхДуш на свете, в которых святая печаль, как свеча пред иконой,Ярко горит, пока догорит; но она и для них ужВсе не та под конец, какою была при начале,Полная, чистая; много, много иного, чужогоМежду утратою нашей и нами уже протеснилось;Вот, наконец, и всю изменяемость здешнего в самойНашей печали мы видим...

О том, как они жили в замке Рингштеттене.Здесь мы с тобой остановимся, добрый читатель; прости мне,Если тебе о том, что после случилось, не многоБуду рассказывать; знаю, что можно бы было подробноМне описать, как мало-помалу рыцарь наш сердцемСтал от Ундины далек и близок к Бертальде, как сталоСердце Бертальды ему отвечать и час от часу жарчеТайной любовью к нему разгораться, как стали УндиныОн и она дичиться и в ней существо им чужоеВидеть, как Ундина плакала, как пробуждалиСлезы ее заснувшую совесть Гульбранда, а прежнейВ нем любви уже пробудить не могли, как пороюЖалость его к Ундине влекла, а ужас невольноПрочь отталкивал, сердце ж стремило к Бертальде, созданьюС ним однородному...

О том, что случилось с рыцарем в лесу."Вот уже боле недели, как я в тот вольный имперскийГород, который лежит за вашим лесом, приехал;Там был турнир, и рыцари копья ломали усердно.Я не щадил ни себя, ни коня. Подошедши к оградеПоля, дабы отдохнуть от веселой работы, я шлем свойСнял и отдал его щитоносцу; и в эту минутуВижу на ближнем алтане девицу, в богатом уборе,Чудной прелести. Это была молодая Бертальда -Мне сказали - питомица знатного герцога, в ближнемЗамке живущего. Мне показалось, что с ласковым видомСмотрит она на меня, и во мне загорелась двойнаяБодрость; усердно бился я прежде, но с этой минутыДело пошло уж иначе...

Однажды жил, не знаю где, богатыйИ добрый человек. Он был женатИ всей душой любил свою жену;Но не было у них детей; и этоИх сокрушало, и они молились,Чтобы господь благословил их брак;И к господу молитва их достигла.Был сад кругом их дома; на полянеТам дерево тюльпанное росло.Под этим деревом однажды (этоСлучилось в зимний день) жена сиделаИ с яблока румяного ножомСнимала кожу; вдруг ей острый ножЛегонько палец оцарапал; кровьПурпурной каплею на белый снегУпала; тяжело вздохнув, онаПодумала: "О! если б бог нам далДитя, румяное, как эта кровь,И белое, как этот чистый снег!"И только что она сказала это, в сердцеЕе как будто что зашевелилось,Как будто из него утешный голосШепнул ей: "Сбудется"...

о сыне его Иване-царевиче, о хитростях Кощея Бессмертного и о премудрости Марьи-царевны, Кощеевой дочери. Жил-был царь Берендей до колен борода. Уж три года Был он женат и жил в согласье с женою; но все им Бог детей не давал, и было царю то прискорбно. Нужда случилась царю осмотреть свое государство; Он простился с царицей и восемь месяцев ровно Пробыл в отлучке. Девятый был месяц в исходе, когда он, К царской столице своей подъезжая, на поле чистом В знойный день отдохнуть рассудил; разбили палатку; Душно стало царю под палаткой, и смерть захотелось Выпить студеной воды...

В царствование великого князя Владимира, неподалеку от Киева, на берегу быстрого Днепра, в уединенной хижине жили три молодые девушки, сиротки, очень дружные между собою; одна называлась Пересветою, другая - Мирославою, а третья - Людмилою. Пересвета и Мирослава были прекрасны, как майский день; соседи называли их алыми розами, отчего они сделались несколько самолюбивы. Людмила была не красавица, никто ее не хвалил, и подруги ее, которых она любила всем сердцем, твердили ей каждый божий день: - Людмила, бедная Людмила, ты никогда не выйдешь замуж...